Казалось бы, поэтический перевод невозможен. Непереводим прежде всего этимологический и семантический стык просто двух соседствующих слов. Причём тут именно даль этимологии окружает всю периферию семантической несовместимости. Можно точно воспроизвести образ, сохранить метрические и ритмические особенности стихотворения – но саму плоть и образа, и метра, и ритма, т.е. этимологическую связь слов, образующих эту плоть, передать невозможно. Достаточно сравнить любое понятие, выраженное на двух языках, чтобы убедиться, насколько различна их глубинная смысловая периферия, а она-то и определяет существо словесных сочетаний в поэзии, определяет глубже, чем поверхностный отстранённый от языка смысл этих сочетаний. (А ведь часто смысл вообще неотстраним от языка.) Такое же непреодолимое для переводчика препятствие – несоответствие исторического и культурного возраста каждого языка, определяющее его возможности не только в творчестве поэта, но и в восприятии этого творчества. Столь же непереводим всякий фольклор и всякое вторжение фольклора в профессиональную литературу, т.к. фольклор абсолютно выражает именно индивидуальные, сокровенные возможности каждого языка, зависящие от глубинных свойств национального характера. Фольклор непереводим именно потому, что органически ограничен определённым возрастом языка.
Непременный атрибут поэзии – сокровенность. Каждое подлинно поэтическое произведение есть тайна. И вот эту-то тайнопись, казалось бы, невозможнее всего перевести на чужой язык. Но здесь стоит поразмыслить и в самой безнадёжности обрести надежду. Если поэзия всегда сокровенна, стало быть, она в какой-то мере выходит за пределы языка в область невыразимого, в область неизречённого. Не значит ли это, что несмотря на то, что поэзия живёт языком, она, если можно так выразиться, выше, шире языка со всеми его невоспроизводимыми особенностями. Поэзия есть средство сообщения душ, она словами выражает, как это ни кажется парадоксально, невыразимое словами существо жизни человеческих душ. Сокровенное открывается в откровении, которым и старается быть подлинная поэзия. Вот эту-то сокровенную сущность каждого произведения и возможно перевести (т.к. она вне языка). О том, как это следует делать, много рассуждали, и рассуждениям этим не видно конца. В этом нет ничего странного – «школа перевода», очевидно, невозможна, ибо поэтический перевод, как и сама поэзия, дело слишком индивидуальное.
Мне хотелось бы отметить лишь несколько непременных, на мой взгляд, условий, при которых можно достичь определённой адекватности подлинника и перевода. Перевод должен быть максимально точным – в передаче чисто поэтических национальных особенностей произведения. Для этого нужно изыскивать пусть даже небывалые, неиспользованные возможности отечественной словесности, а отнюдь не замыкаться в её состоявшемся опыте. Неизбежные отступления от точного соответствия оригиналу должны совершаться на основе глубочайшего анализа всех тенденций переводимого поэтического явления, а не соответствовать только данному конкретному произведению. Такого рода точность не есть буквальность, она куда точнее её и допускает порой максимальные отклонения от оригинала.
Но прежде всего поэтический перевод должен быть поэтическим, а не версификационным явлением. Только в этом случае можно рассчитывать на передачу того сокровенного внелексического содержания поэзии, которое, в сущности, и является её глубинным содержанием. Здесь мы сталкиваемся с самым сложным вопросом, стоящим перед переводчиком. Природа вдохновения, без которого невозможен подлинно поэтический перевод, абсолютно индивидуальна, и проникнуть в область сокровенного можно лишь единственным абсолютно индивидуальным путём. Поэтому в переводе неизбежно должна проявиться личность переводчика. Это неминуемое личное искажение подлинника, может быть, есть единственная гарантия определённого соответствия ему.
Александр Величанский.